и ведьма бессильна. Ничего нет выше материнского слова. Ей сам Бог власть эту дал.
Когда мне исполнилось пятнадцать годов, мы уехали навсегда из тех мест. Прошло семь долгих лет, но ничего не смягчило сердца матери Асель. Она всё так же кляла всех и ругала, а после и вовсе чокнулась, превратилась в свои сорок лет в страшную, чёрную старуху и померла. Да померла на той самой поляне. Зимой, в одной сорочке, нашли её там. Что она там искала? То неведомо. Я спросила бабушку, может она всё же одумалась и звала там Асель? Но бабушка покачала головой.
– Нет, не её она искала, а свой покой, мучили её духи нечистые, ведь проклятие-то оно всегда, как обоюдоострый меч, в обе стороны работает, да только люди того не знают, не ведают. Думают, сделали другому гадость – и остались в радости жить. Нет, внученька, в жизни всегда за всё нужно платить. За каждое сделанное дело, за каждое сказанное слово.
– И вот, бабоньки, – перевела на них взгляд Марфа, – Так я и живу, памятуя бабушкины слова, и храня их в сердце. Слишком страшна та картина, что и сейчас стоит перед моими глазами – мёртвая худая женщина на снежной поляне, с чёрной, словно измазанной сажей, кожей, и костлявыми руками и ногами. Такой нашли поутру мать Асель. Её уже примело снегом, однако безумный взгляд её, уставившийся в сторону леса, я помню до сих пор.
– А что же Асель? Её так и не нашли никогда? – спросили притихшие бабы.
– Нет, – покачала головой Марфа, – Вот и запомните, бабоньки, что нельзя кидаться словами. Назовёте другого нынче горбатым, а завтра сами такими станете. А сейчас ступайте домой, обнимите своих детей, да будьте счастливы.
Бабы шумно засобирались, повязали платки, накинули шубейки, обули валенки, Марфа вышла к калитке, провожать их. Звонко расцеловавшись, пошли бабоньки вниз по улице, каждая к своему дому, в котором тихо горел очаг и сладко спали ребятишки. Да только нескоро в ту ночь уснули наши бабоньки, а ещё искали по селу пьяненьких своих мужиков, которые с горя, что не удалось им стянуть во второй раз Марфиной наливки, наклюкались простой самогоночки, и разбрелись кто куда, да так и уснули. Бабы нашли их под утро, а после развозили на саночках по домам, сначала с руганью, а после, вспомнив Марфины слова, с песнями да хохотом. Одна она – жизнь. И прожить её надобно ладно, так, чтобы потом, когда придёт твой час, мог ты сказать Богу: « Господи, я сделал всё, что мог, прости меня грешнаго, если можешь». И всё было в том селе ладно – неслись куры, нарождались дети, уходили в своё время старики, колосились поля, и мели метели да вьюги, цвели луга, и текла вдаль широкая полноводная река. Шла своим чередом жизнь.
